Valhalla Rising

«Вальгалла» — это путешествие духа и тела, почти бессюжетная визуальная медитация, в центре которой безмолвное загадочное существо — полуживотное или полубог. Викинги-христиане, вместе с которыми он отправляется в Крестовый поход, называют его Одноглазым и со временем (когда путешествие оборачивается катастрофой) начинают подозревать в нем дьявола.

Это совместная работа режиссера данной картины Николаса Виндинга Рёфна и Мадса Миккельсена, едва ли не самого известного датского актера, знакомого широкой публике по роли злодея Ле Шифра в последней серии бондианы.

Николас Виндинг Рёфн: Вы знаете, мы продали «Вальгаллу» российскому прокатчику за какие-то, прямо скажем, неплохие деньги. Тысяч пятьдесят, по-моему.

Серьезно? Тяжело будет заработать на этом фильме.

Н. В. Р.: Почему?

У нас толком и артхаусных кинотеатров нет, даже в Москве пара экранов всего.

Н. В. Р.: Жаль, у вас же сильная артхаусная традиция. Тарковский. «Иди и смотри» Элема Климова — такой фильм!

Это здесь они артхаус. В Советском Союзе артхауса не было. Все фильмы снимались на государственные деньги, одобрялись цензурой и выходили в кинотеатрах. Или не выходили. В смысле финансирования до сих пор мало что изменилось. Но ведь и вы на пресс-конференции жаловались, что снимать фильмы становится все сложнее и сложнее… Тем более такие непростые, как «Вальгалла».

Н. В. Р.: Тут скорее проблема даже не в том, чтобы снять, а в том, чтобы показать. В принципе то же самое, что и у вас. Продавать, прокатывать кино становится все сложнее.

Мадс Миккельсен: Никто не хочет снимать фильмы в пустоту. Мы ждем, что люди как-то заинтересуются, откроются новому опыту. Ну пожалуйста! (Смеется.)

Н. В. Р.: Я думаю, как только система Video on Demand нормально заработает, все изменится к лучшему. Рынок, который до сих пор считается альтернативным, интернет, огромен и ничем не ограничен. В отличие от традиционных площадок, на которых зритель вынужден смотреть только то, что ему показывают, а не то, что он сам хочет увидеть. Будущее кинематографа в этом смысле мне представляется радужным. Наступают отличные времена.

Многие сейчас скачивают нелегально. 

Н. В. Р.: Я нормально к этому отношусь. Пусть скачивают.

Как же вы будете зарабатывать на кино?

Н. В. Р.: Что-нибудь придумаем. Всегда придумывали.

Почему вы вообще решили снимать фильм о викингах? О викингах-христианах, которые отправляются в Крестовый поход…

Н. В. Р.: Никогда особенно не интересовался викингами. Услышал однажды, что где-то в Америке нашли камни с рунами, и стал думать, как он мог там оказаться. Кто были эти люди, которые приплыли на другой континент, что с ними случилось? В конечном итоге, работая над картиной, я понял, что это не фильм о викингах — они лишь метафора путешествия, не в Америку даже, а куда-то в открытый космос. Я бы, кстати, хотел сделать фильм про космос.

Valhalla Rising — очень религиозное название. Вы думали о том, что снимаете религиозное кино?

М. М.: Да, конечно. Для меня религия — это нечто придуманное человеком. А бог — это бог. Никакого отношения друг к другу они не имеют. И в этом фильме Одноглазый превращается в религиозного персонажа по воле других викингов. Это они хотят видеть его таким, потому что он им непонятен: он молчит, не коммуницирует. Его надо объяснить, назвать как-то — Христом, Сатаной. У нас в некотором смысле получилась картина о том, как вообще в обществе зарождается новая религия.

Н. В. Р.: Это всегда серьезное испытание — затрагивать большие темы, такие как религия. Вера очень индивидуальна. Одноглазый — совершенно религиозная фигура: вначале он раб, потом воин, потом — бог, потом человек. У меня не было намерения снять именно религиозный фильм, я другого рода режиссер. Но поиски веры — интересный аспект этой картины.

Одноглазый — он взялся ниоткуда. Вы пытались представить себе его прошлое или это было не нужно?

М. М.: Сначала я думал: ну вот, он был ребенком, потом его поработили, выкололи ему глаз при таких-то обстоятельствах. Но потом решил: зачем все эти банальности? Может, ему и правда тысяча лет, может, он здесь всегда был. Может, его вообще не существует. Этот подход более правильный — так мы смогли сделать Одноглазого еще более загадочным. 

Вы говорили на пресс-конференции, что он что-то вроде животного.

М. М.: По-актерски мне действительно было проще играть его как животное. Коммуникация с другими делает нас людьми, а он молчит. Знаете, я в зоопарке очень люблю разглядывать горилл. В них столько силы, и когда мы на них смотрим, то начинаем воображать, что там что-то есть такое, в голове. Чем-то они нас привлекают.

Внешним сходством?

М. М.: Ну да. Мы узнаем, но не понимаем, что внутри и начинаем придумывать собственные версии.

Примерно то же самое можно сказать и про «Вальгаллу». Ваш герой похож на весь фильм — каждый привносит в него собственную интерпретацию.

М. М.: Именно!

Н. В. Р.: Мадс сравнивает «Вальгаллу» с музыкой…

М. М.: Да, я сравнил бы его с музыкой. Это совсем другой тип киноязыка, на экране мы подобного почти не видим. Конечно, есть «Сталкер», французское кино, но в основном обычные, даже банальные истории. Кино — визуальное искусство — предоставляет художнику массу возможностей, но они, как правило, не используются. Фильмы в большинстве своем — просто книги с картинками: сюжет, персонажи, развязка. Почему нет, я не против, но давайте придумаем что-нибудь еще. У нас не было задачи шокировать публику, просто — эксперимент. Когда мы слушаем симфонию, то не задаемся вопросом: «А что там случилось-то?» Мы сняли фильм, который, как мне кажется, переживается как похожий опыт: нравится вам эта музыка или нет, но, так или иначе, вы в нее погружаетесь

Вы, кстати, недавно сыграли главную роль в фильме Яна Кунена о Коко Шанель и Игоре Стравинском. Есть ли какая-та связь между вашими многолетними занятиями танцами и интересом к этому проекту?

М. М.: Стравинский всегда производил на меня огромное впечатление, и вовсе не потому, что я был танцором. Я музыкален, но в очень специфическом смысле: нот я не знаю. Для меня музыка — это то, что можно станцевать, а не то, что можно прочитать с листа. Мне понравилась история, которую хотел рассказать Ян Кунен: не о том, что у Коко Шанель и Игоря Стравинского был роман, это банально, ерунда… А о том, как две птицы высокого полета не смогли миновать друг друга, хотя настоящей симпатии и близости между ними не было.

Многие пишут, что Одноглазый в «Вальгалле» очень физиологичный персонаж. Но у вас и Стравинский был довольно физиологичен — такой мужественный, широкоплечий.

М. М.: Вряд ли его можно было назвать ослепительным мужчиной, но он был очень цельным. На всех фотографиях, посмотрите, Стравинский очень сосредоточен, дисциплинирован. Абсолютно не похож на стереотипные представления о гении, о художнике, который сидит на диване и ждет вдохновения. Вкалывал каждый день с утра до вечера.

Николас, не знаю, насколько приятно режиссеру, когда его фильмы сравнивают с другими, но во время просмотра «Бронсона» я думала о «Заводном апельсине», а «Вальгалла» напомнила мне о фильме Херцога «Агирре, гнев Божий»…

Н. В. Р.: Это прекрасные фильмы… Что ж... Мы всегда крадем — это часть нашей работы. Воровство — необходимый элемент в эволюции любого вида искусства. Если ты никого не обкрадываешь, значит, тебе твое занятие просто безразлично. Значит, нет страсти. «Бронсон» — это не только Кубрик, это еще и Линдсей Андерсон. «Вальгалла» скорее самурайский фильм или вестерн. И еще немного Тарковский.

Вы намеренно делали «Бронсона» таким британским?

Н. В. Р.: Ностальгически-британским. Напоминающим о том, чем Британия была и чем уже не является.

Забавно, «Бронсона» показывали в Москве на фестивале британского кино. Там было, наверное, десять фильмов, и два из них сняты датскими режиссерами: ваш и «Воспитание чувств» Лоне Шерфиг, который сейчас на «Оскар» номинирован...

Н. В. Р.: Лоне Шерфиг была моим бэбиситтером.

Правда? Вот это действительно забавно.

Н. В. Р.: А потом нам обоим повезло найти работу в Англии.

Возвращаясь к «Вальгалле». Тяжело было снимать в горах Шотландии?

Н. В. Р.: Вообще, все люди, которые в Шотландии профессионально занимаются кино, уезжают в Англию. С нами работали те, которые остались (смеется).

М. М.: Физически — да, было трудно. Холод. Подъемы затемно, в горах, когда даже шевелиться под одеялом не хочется. Постоянные мелкие увечья: мы были все в синяках, царапинах, в крови.

Вообще, такие медитативные, визуальные картины хорошо снимать на пленку. Но вы снимали на RED — и в общем-то не придерешься.

Н. В. Р.: На RED снимать очень легко, даже мне: я ведь цветов не различаю.

М. М.: Для актера разница довольно велика: на цифру камерой можно снимать сцены длиннее трех минут, поскольку пленка не кончается. Не надо останавливаться. Свободы больше. Но я люблю пленку: весь этот процесс — хлопушка, «Мотор!», «Стоп!» — весь связанный с ней ритуал создает ощущение, что ты делаешь какое-то важное и сложное дело. Священное даже.

Николас, это правда, что вы собираетесь работать в Голливуде?

Н. В. Р.: Очень может быть, но точно пока не решил. Мне бы хотелось узнать, каково это. Чем производство фильма в Голливуде отличается от европейского.

Обычно считается, что в Голливуде продюсеры сильно ограничивают режиссера. Насколько я понимаю, режиссера всегда что-то ограничивает. Не одно, так другое.

Н. В. Р.: (Энергично мотает головой.) Абсолютно. Всегда и везде есть ограничения. Единственное, что ты можешь сделать, — заставить их работать на себя. В «Вальгалле» все сражения происходят очень быстро, но вы не увидите, как викинги достают мечи из ножен. Потому что по правилам подобные игры на площадке должны происходить в присутствии оружейника, а у нас не было денег его нанять.

М. М.: Работа в Голливуде имеет для европейского кинематографиста очевидные положительные последствия. Все очень просто. Люди заметили меня в «Бонде» — кто-то после этого захочет посмотреть мои датские картины: «Зеленых мясников», «Пушера». Может быть, даже «Вальгаллу»…